«Жир с меня так и капал. Но я все равно выпустил себя на поле». Семь смертных грехов легенд английского футбола

От редакции: этот текст написан в рамках конкурса «Евротрибуна» от Uklon, в котором блогеры сражаются за крутой приз – PlayStation 5! Поддержите всех ребят плюсами, комментариями и подпиской. 

***

Подобное тянется к подобному – не иначе. 

Отец Малрайн, вздыхая, вспоминал об этом всякий раз, когда к нему в исповедальню наведывался кто-то из его прошлой жизни. 

Он отбегал свою молодость за «Норвич» – 6 лет в центре полузащиты. Воздал должное и родному Ольстеру – 27 матчей и 3 гола за сборную Ирландии. Но газетчики, стоило ему стать священником, вспоминали только об одном матче – за «Манчестер Юнайтед», в последнем туре последнего чемпионата прошлого тысячелетия. 

Все ради каламбура – «красный дьявол» стал «святым отцом».

Тогда 21-летний Филип Малрайн сыграл в основе вместе с Ники Баттом, Райаном Гиггзом, Энди Коулом и Тедди Шерингемом. В первый и в последний раз за «МЮ». С тех пор прошло много лет.

Малрайн принял обет бедности и безбрачия, разрезал все свои банковские карты, а за полгода до вступления в сан переписал все свое имущество на менее набожных родственников. 

Теперь отец Малрайн никогда не сидел на месте. Менял приходы, как перчатки, и за шесть лет объездил все Королевство. Но где бы он ни отправлял таинства, к нему всегда приходили футболисты, бывшие и действующие. Часто – заходя в церковный придел впервые в жизни, еще чаще – распространяя едкий запах алкоголя, не открывая лица и личины, сбивчивым голосом, лихорадочным шепотом, каждый из них обозначал, что знает, кто такой Филип Малрайн и кем он был в прошлом.

А кому как не бывшему коллеге исповедоваться в своих смертных грехах?!

Грех первый. Алчность

Воровал сладости, шантажировал президента, наклал кучу в рояль

Первый пришел к отцу Малрайну в Корке, Ирландия. По акценту тот понял – джорди. Скорее всего, из Дарэма. Возможно, Ньюкасл. Человек за ширмой говорил медленно и тяжело дышал.

– Я начал играть в футбол лет, наверное, с пяти. Примерно тогда же я стал воровать. Мое сердце всякий раз выпрыгивало из горла, когда я брал то, что мне не принадлежит. В этом был какой-то особый кайф. Я таскал из магазинов сладости. Мои друзья дразнили женщину, стоявшую у прилавка, пока я втихую обносил полки с «твиксами» и «марсами». Брал с запасом – даже то, что на дух не переносил. Потом выбрасывал.

В другой лавке над дверью висел колокольчик – чтобы продавец слышал, когда заходят покупатели. Я звонил в него и тут же падал плашмя. Продавец выходил из подсобки, пожимал плечами и уходил обратно, мол, послышалось. И я мог беспрепятственно набивать карманы.

Еще я сдавал в паб пустые бутылки, которые украл из этого самого паба. Я брал последние деньги из маминого кошелька, однажды я спер у сестры всю ее первую зарплату, которую она откладывала на какую-то вечеринку. Собиралась на нее все лето, все уши нам прожужжала. Испытывал ли я чувство вины? Не помню. Может быть. Не могу сказать наверняка.

Однажды мне повезло, я купил первый в своей жизни лотерейный билет – и сразу выиграл две тысячи фунтов. Когда я принес деньги домой, мама лишь хмуро поинтересовалась: «Что, снова у кого-то украл?» 

А потом я вырос, стал известным футболистом и получил самый жирный контракт. Точнее, я сам его себе выбил. Меня хотел «Манчестер Юнайтед», Алекс Фергюсон приглашал прогуляться по «Олд Траффорд» и трахнуть по пинте. Но на тот момент деньги на меня были только у «шпор». 

В офисе у главного я тут же начал качать права. Моя зарплата уже выросла в 10 раз, но я хотел большего. «Вот тебе Мерседес», – сказал президент. «Отлично, – сказал я, – Но у моего бати тоже нет машины. Гоните «Мерс» и ему». Потом я попросил для своей сестры шезлонг и рыболовные снасти для себя. Еще мне выплатили подъемные – сто штук, их я отдал маме на покупку дома. Сам же поселился в крутейшем лондонском отеле.

За три дня мы с друзьями выпили 38 бутылок «Дом Периньон», обблевали все коридоры, тушили сигареты о дорогущие скатерти, купались голышом в пруду для рыб на виду у местных аристократиков. На финал я открыл крышку рояля и сделал туда большую кучу. Знай я сколько он стоит, я бы лучше наклал в пруд. Чувствовал ли я стыд? Оттого, что хотел брать от жизни все и ничего не отдавать взамен? Не помню. Может быть. Но скорее всего, нет.

Грех второй. Гнев

Гордится сыном-гомосексуалистом, но избил мертвого отца «за черствость»

Второй пришел к отцу Малрайну в Белфасте. Он был пьян и пытался подзадорить себя. Говорил из-за ширмы так, будто встретился с друзьями в пабе и пересказывает им последние сальные новости. 

– Мой сын – педик. Или как сейчас модно говорить – бисексуал. Х** их разберешь, этих педиков. Он недавно совершил каминг-аут. То есть признался, что любит не только женщин. У профессиональных танцоров, говорят, это сплошь и рядом. Он смелый, уж точно смелее своего бати. У меня за всю футбольную карьеру не получалось быть честным – хотя бы с самим собой. Просто не хватало на это духу. Сыну нужна была моя поддержка, и я сказал: «Сынок, кого б ты не шпилил, главное, что не меня. Потому что я люблю тебя». Короче, у нас с ним полный – как модно сейчас говорить – консенсус. Так что здесь я не из-за него. А из-за своего отца. У меня с отцом так не вышло. Он был тем еще муднем.

Помню, как он стал периодически избивать мать, а я прибегал, вис у него на руках и лепетал что-то по-детски, стараясь смягчить его бешенство. Потом он какое-то время жил на два дома. Потом уехал в Германию, где подхватил какую-то инфекцию. Однажды, когда мне было двенадцать, он рухнул в гостиной с пеной у рта. С тех пор отец больше не работал. По сути он был инвалидом, но иногда мне казалось, что он пользуется своим особым положением, чтобы них**а не делать. Ему все были должны.

Когда отец умер, меня обуял гнев. Нет, у меня не было мыслей, что он снова оставил нас одних – на этот раз навсегда. Семья к тому времени  уже встала на ноги. Брат стал наркоманом в пансионате для трудных подростков. Я прославился и даже как следует поиграл за сборную Англии. А он… Он уже был старым немощным куском говна. Я запрыгнул к нему на кровать и дал пощечину. Потом еще одну. Мертвый отец не отреагировал. Тогда я ударил его головой в переносицу и добавил еще пару тычков. Чьи-то руки пытались меня оттащить, но я уже успокоился. Обнял избитого отца и так проплакал 40 минут.

Мне по-прежнему его не хватает. В основном по воскресеньям. Но он всегда предпочитал болтать со своими дружками, и так и не удосужился хоть раз поговорить со мной. Хотя бы так, отче, как я сейчас поговорил с вами. Спасибо. Мне действительно стало легче. 

Грех третий. Чревоугодие

Весил 120 килограмм, но все равно выходил играть за китайцев (и забивал!)

Третий пришел к отцу Малрайну в Лондоне. Даже на исповеди он жевал пирожки. Один за другим.

– Моя мама ненавидела свое имя. Ее звали Кэрол. В девичестве – Хэрольд. Из-за имени ее дразнили в школе: «Carol Harold, fat as barrel». Жирная как бочка. При том, что толстой она как раз не была. Моего первого настоящего друга звали Джимми по кличке «Пятибрюхий». Он весил килограмм 150. Всего на каких-то полцентнера больше меня.

Я всегда был жирным. Ну, как для профессионального футболиста, черт меня дери. Знаете, что со мной сделал первый взрослый тренер? Я на тот момент уже давал жару в молодежной команде, но на него большее впечатление произвело мое пузо. Он положил руку на мой бурдючок и сказал: «Наслышан о тебе, жирдяй». Я стоял, молча жуя губы. «А еще я слышал, что под этим салом, есть кое-какие умения. У тебя есть ровно две недели, чтобы избавиться от лишнего веса. Не избавишься – вон из клуба».

Как только первый страх прошел, я отправился в кафетерий недалеко от базы – затариться очередными пирожками. Но там уже побывали ребята из клуба и строго настрого запретили обслуживать меня. На следующей тренировке рядом со своей формой я обнаружил плотный мусорный пакет. Я начал дурачиться и напялил его себе на голову. Потом выяснилось, что им нужно обмотать пузо и наяривать кроссы по стадиону.

Это было не так-то просто. Я не просто всегда был жирдяем, я еще был и ленивым жирдяем. В конце концов я пришел к выводу, что проще не есть вообще ничего. Так я мог продержаться три дня – только на воде. Как для человека, в 20 лет практиковавшего методы римских патрициев, чтобы в него влезло побольше жратвы, – это прям достижение. Римские патриции, если не помните, святой отец, рыгали. Два пальца в рот – немного воды – и все, можно заново наполнять свою утробу.

В конце своей карьеры я отправился в Китай уже откровенно больным человеком. По весу я приближался к «Пятибрюхому Джимми», но в футболе еще кое-чего умел. С чего бы тогда вдруг я забил на первой двусторонке пять голов? Правда, есть мысль, что раболепные китайцы просто боялись отбирать мяч, чтобы ненароком не нанести вред моему пузатому организму. Я там был вообще играющим тренером, поэтому мог бы по-тихому жевать сэндвич на лавке, рассказывая, кому куда бежать. Но не выдержал. Если честно, жир с меня так и капал, но я все равно выпустил себя на поле – на замену. Сделал хет-трик. 

В Китае у меня был пик обжорства. Я побывал там практически во всех ресторанах, которые нашел. И знаете что, святой отец? Кажется, мир избежал пандемии коронавируса семнадцать лет назад именно благодаря мне. Я ведь тогда тоже сожрал летучую мышь. Сказали – деликатес, ну я и откусил ей голову, похрустел косточками. Но ни один коронавирус, похоже, не выживает в насквозь проспиртованном организме.

Недавно газетчики составили список людей, которые предположительно умрут в следующем году. Я среди них. А моя девушка – ну, теперь уже экс – считает, что если я не прекращу жрать и пить, то не протяну и десяти месяцев. Что касается моего мнения, то мне кажется, что я проживу еще лет 20. Может, 25. А вы как считаете, святой отец?

Грех четвертый. Гордыня

Тренировал автограф в семь лет, сидел на унитазе «Олд Траффорд» и представлял себя Джорджем Бестом

Четвертый пришел к отцу Малрайну в Дублине. Начал сразу же – без хождений вокруг да около. Как будто хотел побыстрее освободиться от груза – и получить от отца Малрайна разрешение забыть об этом.

– Автограф я начал оттачивать еще в школе – разрисовывал собственный портфель. Помню диалог с учителем географии. «Чем это ты занимаешься?» – спросил он. «Оттачиваю свой автограф». «И зачем?» «Я собираюсь стать великим футболистом». Учитель тогда фыркнул: «Только одному на миллион это удается. Кончай эту блажь!». На что я ему и вывалил, мол, спокуха, один на миллион – это как раз обо мне.

Я задирался к старшим, сколько себя помню – то ли от глупости, то ли от непомерной гордыни. У нас в команде был один крутой парень. Так я первым делом проверил его в «очко». Тот вызверился: «Еще раз так сделаешь, я тебя у*бу». Естественно, что в следующем единоборстве я проделал с его «очком» ту же процедуру – и крутой парень ввалил мне прямо не сходя с рабочего места. Рядом стоял еще один парень – чуть менее крутой. Он заржал. «Старый пердун», – буркнул я, выплевывая кровь. Так я получил в репу еще и от него.

Моя карьера развивалась по восходящей. Как-то я зашел в раздевалку «Олд Траффорд», потом пошел еще дальше. Я сел на унитаз и представил, что на этом самом месте своей величественной жопой восседал сам Джордж Бест. Я обожал этого говнюка и во всем хотел на него походить. Это был удивительный момент единения с легендой. Для убедительности я взял в правую руку ершик, в левую – рулон туалетной бумаги и практически увидел перед собой придворных и папарацци с фотокамерами. Склонитесь, с*ки, перед вами на троне король Англии.  

Грех пятый. Зависть

Желал смерти одноклубнику и радовался, когда тот закончил карьеру из-за травмы

Пятый пришел к отцу Малрайну в Колрейне, Северная Ирландия. Он был тороплив, с кашей во рту. И кажется, ни о чем не жалел.

– Только Иан Боги в нашей молодежке был талантливее меня. Слыхали о таком, отче? Никто не слыхал. А тогда он юрким техничным малым с отличным ударом. Мы не были конкурентами даже по позиции, но я дико завидовал ему. Ну как завидовал? Просто желал ему смерти. Или в крайнем случае – каких-нибудь серьезных увечий. Например, в ДТП. Но, если честно, к увечьям я всю жизнь был куда ближе, чем он.

После одной из тренировок меня заставили пробежать штрафной круг. Шпана стояла в теньке, жрала мороженое и угорала с меня. Тогда я сел на трактор – с его помощью работники базы ровняли газон. Только в кабине я вдруг вспомнил, что не знаю, как им вообще управлять. Но было уже поздно. Трактор разогнался и на полном ходу врезался в стену. Я успел выпрыгнуть в последний момент. 

В детстве я был чемпионом по количеству швов на теле. Рекорд – 56 за раз. Прыгал с цементной трубы и не заметил здоровенный штырь. Когда мне было семь я прыгал с дерева на дерево, но не рассчитал. Сломал руку, но гипс меня не останавливал. Помню, даже плавал с загипсованной рукой – просто отставлял ее вверх. 

В конечном итоге Иан Боги сломался. Не скажу, что моими молитвами – намного позже, чем он перестал меня интересовать. Тяжелая травма и депрессия доконали его. «Порт Вейл» – тот максимум, на который он оказался способен. Я всегда считал, что характер и способность не прогибаться перед трудностями очень важны, чтобы стать суперзвездой. Скажу так: характер даже важнее, чем талант. Был ли у меня подходящий характер? Нет, конечно. Мне просто повезло. 

Грех шестой. Похоть

Поцеловал взасос толстушку, чтобы та не комплексовала, убегал от озабоченной шведки, но почти не шутил про секс

Шестой пришел к отцу Малрайну в Сандерленде. Он говорил вкрадчивым тихим голосом – то ли стесняясь, то ли наоборот – желая ненавязчиво подчеркнуть свои пикантные похождения.

– Я никогда не был сластолюбцем, и мои истории с женщинами – это, скорее, истории бессмысленных побед и оглушительных фиаско, о которых сразу становилось известно таблоидам. Среди всех моих бесчисленных розыгрышей – множество тупых. Но сексуальный подтекст имели единицы. 

Вспоминаю один. Когда к нам в команду приехал бразилец, кстати, первый в Премьер-лиге, я взялся обучать его языку. Начали с дней недели. Когда мои одноклубники спросили у него, как будет среда, тот не моргнув, выдал: «Wankday, день онанюги». Смешная шутка, хотя вы, святой отец, наверняка со мной не согласитесь. У вас в Манчестере наверняка шутили поизящнее. Впрочем, неважно. Слышали историю о том, как один пьяный парень в поезде вдруг поцеловал взасос толстую негритянку, а теперь его судят за изнасилование? О ней сейчас трезвонят на каждом углу. Нет? Мало, кто знает, что точь-в-точь такой же случай приключился со мной лет двадцать назад.

Мы тогда поехали в Швецию в предсезонное турне и перед началом какой-то игры я погладил по волосам симпатичную шведку. Она была среди тех, кто выводил нас на матч. Ну погладил и погладил. Что тут такого?! Уже через пару дней я получил от нее письмо с фотографиями и признаниями в любви. Фотографии были в неглиже, и я с радостью пустил их по автобусу. Парни как следует воодушевились – кажется, как раз была среда.

В отеле меня ожидал букет роз, а голос по телефону стал настойчиво зазывать к себе в номер. Она буквально преследовала меня. Это же исповедь, верно, святой отец? Так вот – я никуда не пошел. Превозмог, так сказать, похоть. Проявил профессионализм. Спустя пару недель обо мне написали в газетах. Та самая девушка, чьи волосы я погладил, рассказала, как я провел с ней страстную ночь в том самом отеле. Я узнал ее на фотографии – в газете они были поприличнее, чем те, что она прислала мне. 

С пухлой негритянкой, к сожалению, все вышло слегка не в мою пользу. То есть меня, конечно, подставили, но и я, мягко говоря, был не на высоте. Я шумел в вагоне поезда, упражняясь в выпивке. По-моему, к тому времени я оприходовал шесть или семь банок пива. Она сделала мне какое-то осторожное замечание, чтобы я вел себя потише. Я принял это к сведению и решил было извиниться. Но она надела наушники и сделала вид, что меня не слышит.   

Тогда я решил на нее сесть. На колени. Чтобы привлечь внимание и извиниться за свинское поведение. Когда она в ужасе отстранилась от меня, я сказал: «Милая, не переживай» – и наши губы сплелись. Ну, как сплелись. Женщина потом в суде назвала это «фривольным поцелуем насилия». Поэзия, не иначе. Позвольте, а каким вообще должен быть поцелуй? Невинным? Я видел, что она страдает ожирением, и решил просто придать ей немного уверенности. Тем более, что она сразу узнала меня. Страстный поцелуй от бывшей футбольной суперзвезды – чем не средство от похудения?!

Грех седьмой. Уныние

Девять нервных тиков, детские травмы и мысли о суициде

Седьмого отец Малрайн снова встретил в Лондоне. Это была тень человека. Голос его шелестел как листья в старом, покинутом парке.

– 18 мая 91-го моя карьера пошла псу под хвост. Так считают многие, хотя после того рокового дня я еще был вполне неплох. Но я точно знаю – не случись на моем пути гребаного Гарри Чарлза, я бы стал великим. Возможно, даже величайшим игроком в английской истории. Но в том финале Кубка на «Уэмбли» я отыграл всего 17 минут. Чарлз влупил меня за то, что я по привычке задирался ко всем – и в колене что-то хрустнуло. Кресты. Я лечился девять месяцев, после чего пошел в паб и получил по морде. Все бы ничего, но, упав, я снова травмировал то самое колено. Лечение растянулось еще на полгода. 

Вы расслышали слово «паб». Все верно – девять месяцев без футбола превратились в ад. Я сорвался в крутое пике. Нет, пил я и раньше. Впервые попробовал водку в 14 – мне, кстати, не понравилось. Но пил я не потому, что мне нравилось и не потому, что без футбола мне было тоскливо. 

Я с детства был ненормальным. Полным страхов и нервных расстройств, которые постоянно давали о себе знать. Их я и заливал. Мои дворовые приятели гибли по моей вине – под колесами авто. Не имело значение, что это были несчастные случаи – винил-то я себя. В школе я начал издавать какие-то дурацкие птичьи звуки. Глотал, гоготал, чирикал, ворковал. Меня даже отстранили от занятий, потому что мешал другим сосредоточиться. Еще я помешался на цифре пять. Пять раз прикасался к вещам, пять раз включал-выключал свет, пять раз открывал-закрывал дверь. Уже играя за молодежку «Ньюкасла», я посчитал свои нервные тики. Их оказалось девять. Все разные. Помимо того, что я продолжал издавать странные гортанные звуки, я непрерывно моргал, дергал тазом, постукивал большим пальцем правой ноги о землю, растягивал себе рот в гримасе. Иногда это происходило прямо во время игры. Но к врачу я не шел – стеснялся.

Тогда, после финала 18-го мая 91-го, мне принесли мою заслуженную медаль. Команда победила, но я погрузился на самое дно. Сейчас, спустя почти тридцать лет, я примерно в том же положении. Примерно. Есть только одно важное отличие. Моя жизнь заканчивается и единственное, чего я боюсь – стать гребаным занудой. Я жил мудацкой жизнью и был мудацкой личностью. Но когда я пил, то просто переставал это осознавать.

Недавно я вшил себе в пузо какую-то хрень – летал для этого в Австралию, потратил почти 40 тысяч фунтов. Пускай. Теперь от глотка пива меня мутит, и я могу разве что курить – по 10 сигарет в день вместо двух пачек. Все вроде бы неплохо. Но что если расплатой за это мнимое спокойствие будет то, что я стану благочестивой, унылой, скучной п**дой? Может, проще разок нажраться и пускай мое пузо разорвется от тоски? А, отче? Что скажете?

И сказал на то отец Малрайн: «Сын мой, не предавайся унынию, и не впадай во грех, еще более страшный. Твоя история – самая невинная из тех, что я слышал от футбольного люда. Если бы ты только знал, с чем они ко мне приходили?! Один избивал мертвого отца своего, другой – прелюбодействовал со случайной попутчицей, несчастной полной женщиной, третий – воровал, четвертый желал смерти своему приятелю, чтобы пробиться в основной состав». 

И вздохнул на то голос за ширмой. И сказал:

– Отче, неужели вы меня не узнаете? Это я рассказал вам все эти истории.

***

В качестве эпиграфов в статье использованы фрагменты из сонетов британского поэта Джорджа Гаскойна. В качестве материала для исповеди использованы фрагменты биографии британского футболиста Пола Гаскойна «Газза. Моя история». По своей сути это и была исповедь, первая попытка великого шута, футболиста и алкоголика объясниться с демонами в своей голове.

Фото: AP