Шотландский экспресс

Хьюи пришёл домой довольно поздно, сильно уставший и голодный. Поужинав, он посмотрел на часы. Стрелки сходились на отметке «11 часов». Он долго сидел и думал: что будет дальше? Поймут ли правильно публикацию его извинений перед сыном?

«Даже когда мне будет 100 лет, я не забуду про то, что когда-то сделал Мэти больно...»

 Ах, какой пассаж...

Ну и пусть думают, что хотят. Лучше я пойду, сам расскажу всё сыну, а потом – спать. Ведь завтра надо идти в суд...

Хьюи поднялся вверх по старенькой, практически винтовой лестнице и пошёл налево, в комнату Мэттью. Дверь была не заперта.

- Мэттью, ты уже спишь?

- Нет, папа. Ну то есть, почти уже да. Я тебя ждал раньше, хотел тебя спросить, как день прошёл, ужин сварил, но... (Зевает.) Просто у меня ещё завтра последний экзамен – по математике. Я и к нему усиленно готовился. Устал очень...

Отец подошёл к кровати сына и лёг рядом с ним. Хьюи было тяжело говорить, но он старался убить в себе неуверенность, только бы она не передалась Мэттью. Но начать разговор на эту тему сейчас у него не хватило духу.

- А где остальные оболтусы во главе с Хьюи-младшим?

- Спят уже. Тоже умаялись...

- Хм... Понятно.

Мэттью приподнялся и заглянул в глаза отцу. Сыну показалось, будто Хьюи-старший дрожал, словно кленовый лист.

- Папа, ты что-то хочешь мне сказать? Что-то очень важное? Я же по глазам вижу.

Эх, Хьюи, Хьюи... Плохо скрываешь ты свои невзгоды от тех, кто о несчастьях и слышать не должен – от детей... Ну что ж, придётся ему всё рассказать...

 - Мэттью, сынок, дорогой. Мне трудно об этом говорить. И тебе тоже.

- О чём же? Ну говори, папа!.. (Мэттью окончательно проснулся и, осунувшись, упёрся в спинку кровати.) Не тяни!

- В общем, помнишь, что я с тобой сделал месяц назад?

- Да, конечно. Вряд ли такое забудешь... Но сейчас-то об этом зачем вспоминать? Я же тебя уже...

- Стой, подожди. Дай я скажу. Я опубликовал в нашей газете заявление, в котором очень жалею о случившемся. Но когда она вышла на следующий день, я слышал, как многие люди между собой говорили о том, что всё это – для отвода глаз. Завтра я должен идти в суд, и меня, наверное, заключат под стражу, а вас отдадут в приют...

- Ты славный, папа, - сказал Мэттью, обняв отца, я всё равно тебя люблю. Да и к чему это было нужно? Перед кем ты хотел оправдаться? Перед ними? Да пусть говорят, что хотят... Главное, что я тебя уже давно простил.

- Правда? (По щеке Хьюи скатилась слезинка.) Спасибо тебе, сынок! Но только я боюсь того, что судье будет уже всё равно... Они меня посадят и отправят куда-нибудь на север, и вряд ли вы меня потом когда-нибудь увидите.

- Ну, перестань. Зачем же так пессимистично? Если хочешь, я могу пойти с тобой в суд, и подтвердить, что я без всякого давления на себя тебя простил, и всё! Я не хочу тебя терять...

- У тебя же тест завтра, сынок. Хочешь прогулять школу? (Смеётся.)

- Нет. Просто я тебя люблю и готов защищать всё время.

Хьюи погладил сына по голове, думая: «Эх, что же я наделал? Что я сделал с собой? Что я сделал с детьми? Ведь я их могу никогда больше не увидеть! Проклятый алкоголь!»

Лучше броситься под поезд, чем не видеть детей.

 Хьюи передернуло от такой мысли. У него было плохое предчувствие.

Что ж, главное, что дети на моей стороне. Они-то знают, что я их всё равно люблю.

 Мистер Галлахер уже хотел уходить, когда Мэттью задал папе вопрос:

- Папа, а как ты думаешь, ты – великий человек?

- Хм... Ну и вопросы ты задаёшь, Мэттью... История покажет.

- Ты сядь, сядь. Расскажи мне о своей карьере. А то я так не засну. Я ведь беспокоюсь за тебя и вижу, что что-то не так...

- Стоп, сынок. Ты уже, наверное, об этом раз сто слышал.

- А я хочу услышать от тебя. Да к тому же ты так интересно рассказываешь, что по окончании я сладко засну, как после сказки, которые нам читала мама...

- Ну ладно.

- Начни с самого начала!

- Хорошо. С чего всё началось, я уже и сам не помню. В моём родном городишке, Беллсхилле, я впервые начал гонять мяч с ребятами. Позже, когда я с твоими бабушкой и дедушкой 5 лет жил в Глазго, мой талант впервые заметили, и я стал членом профессионального клуба и получал маленькую, но зарплату. Ведь в те времена мой отец и твой дедушка погиб на фронте, а мама... У неё появилась астма. В душном городе мы больше не могли оставаться. Мы вернулись в Беллсхилл, оттуда, по счастливой случайности, я уже в 17 лет попал в молодёжную сборную Шотландии, стал играть в клубе второго дивизиона. А ведь всё могло оборваться, едва начавшись. После первого сезона в новой команде я заработал двухстороннее воспаление лёгких. До сих пор могу начать серьёзно болеть из-за пустяка...

- Бедный. (Мэттью приблизился к отцу и положил голову на его колено.) Конечно, футболистам некогда следить за своим здоровьем. То ли дело те, кто работают в науке... Вот я, например, хочу преподавать высшую математику в элитном университете.

- Амбициозный ты мой... (Прижимает сына к плечу.) Чтоб тебя в жизни сопровождала только счастливая звезда. Ты, конечно, футболом не увлекался, поэтому и не понимаешь, какой азарт загорается в тебе, когда всё начинает получаться. Ты в 17 лет на первых полосах газет, забиваешь на главных стадионах Home Nations, переходишь в новый клуб, с которым завоёвываешь первый трофей в жизни – Кубок Шотландии...

- А какая это была команда? «Эйдрдринс», да?

- Почти что. «Эйрдрионианс». Хотя сейчас её называют просто «Эйрдри».

- А что было потом? Ты поехал в Англию, чтобы быть на виду у классных клубов и продолжать расти, или тебе нужны были только деньги? Да и как там тебя могли принять с таким ростом?

- (Смеётся.) Ну и вопросы ты, сынок, задаёшь... Похлеще наших «акул пера». Конечно, я ехал во многом за известностью, но и, конечно, за улучшением качества игры. А деньги... Тогда они были невелики. Сам понимаешь – 5 лет ведь только прошло, как закончилась война, да и владельцы клубов в те времена распоряжались игроками, как хотели. Страшное было время. А как Англия меня приняла... Это вообще довольно смешной случай. Тогда, как впрочем и сейчас, о новичках узнавали лишь в газетах. А когда я впервые появился на поле, то болельщики недоумевали: почему он такой низкий? Как он будет бороться с высокими соперниками? А я взял и в дебютном матче положил два гола. Только тогда это моему новому клубу – «Ньюкаслу» не помогло. Мы проиграли 2:3...

Мэттью приподнялся. Рассказ отца всё больше захватывал его.

- Папа, но ты же всё равно потом стал чемпионом, да?

- Да... Команда в которой я тогда играл, стала вскоре чемпионом. Потом меня стали вызывать в сборную Шотландии, а вскоре наша страна выиграла турнир Home Nations.

- А что это за турнир?

- В нём играли Ирландия, Шотландия, Англия и Уэльс. Сейчас там вместо ирландцев – Северная Ирландия.

- И что ещё ты выиграл с той командой? Вы стали лучшими в мире?

Этот вопрос окончательно поставил Хьюи в тупик. Он стал вспоминать моменты, когда в 1928-м Шотландия громила Англию на «Уэмбли», как Галлахер феерил в «Ньюкасле»... Но из-за футбольного самосознания британцев Хьюи так и не сыграл на мундиале.

- Нет. Не получилось. Но от этого наша команда не становилась хуже.

- Да, вы были лучшие! А потом? Что было потом?

Вряд ли ты мог догадываться о том, что рана, начавшаяся появляться 25 лет назад, не затянется...

 - Я сменил ещё несколько клубов, но уже не смог добиться ничего такого. Потом работал во время войны кем придётся, после чего мы, сынок, оказались снова здесь, в Гэйтсхэде.

Хьюи отвлёкся от своего рассказа и увидел, что Мэттью заснул. Часы пробили двенадцать. Наступила нежная, ласкающая лёгким ветром июньская ночь. Галлахер вышел из комнаты, закрыл дверь, пошёл вниз и лёг на диван в гостиной. Он достал из кармана бумажку и долго вертел её в руках.

«Мистеру Хьюи Килпатрику Галлахеру явиться 12 мая сего года в назначенное время, коим является полдень, в Совет Магистратуры города Беллсхилл о даче показаний по факту нанесения телесных повреждений Мэттью Хьюи Галлахеру в качестве подозреваемого.»

 Лучше броситься под поезд, чем никогда больше не увидеть детей...

 Кто знает, как далеко мог бы зайти этот смысловой ряд, если бы усталость не взяла верх над эмоциями. Хьюи заснул, но вскоре проснулся весь в поту, а порыв холодного ветра, проникший в комнату, словно доставил этот ледяной воздух сквозь тело прямо в душу Галлахера, которого стали мучить кошмары. Больше от кошмаров он не просыпался.

На следующий день Хьюи встал, и, как обычно, никого из детей дома не застал. Он выпил кофе, оделся в свой парадный костюм и направился в здание суда. По пути ему бросали вслед фразы «Чего такой потерянный? Пить перестал?» и «Ничего, посадят тебя за твои деяния!»... В нём снова проснулась ярость. Он прошёл по пустырю, через железную дорогу, и окунулся в омут своей памяти. Он вернулся в 14 мая...

- Эээээ... А здороваться с отцом кто будет?

 - Ты опять пьян?

 - А тебе какое дело, щенок!

 - Зачем ты взял в руки эту статуэтку?

 - Нет, папа! Что ты сделал! Моя голова!

 - Скотина...Тварь...На отца даже внимание не обратил!

 Хьюи не заметил, что уже шёл по железной дороге. Он приподнял глаза и сказал, всхлипнув:

- Прости меня, Господи... Простите меня, дети... Я не выдержу этого суда...

Лучше броситься под поезд, чем больше никогда не увидеть своих детей.

 Он знал, что больше их никогда не увидит. Хьюи больше ничего не угнетало, и он как никогда захотел присоединиться там к своей второй жене. Услышав звук приближавшегося двенадцатичасового экспресса Лондон-Эдинбург, Галлахер едва слышно сказал:

 -  Дорогая, я иду к тебе.

***

Поезд резко остановился. Вороны, вольяжно рассевшиеся на ветках ближайших к железному полотну деревьев, со страшными криками разлетелись в разные стороны.