Осака зажгла огонь Олимпиады, а до этого сняла документалку про себя. В ней все нерезко и много тревоги
Рецензия Леры Ли.
«А этим можно напиться? Ну просто интересно», – спрашивает 22-летняя Наоми Осака про игристое вино, бокалом которого с командой празднует дебют на Неделе моды в Нью-Йорке в начале 2020-го.
Новая документалка Netflix «Наоми Осака», разбитая на три 40-минутные серии и снятая медитативно красиво, много показывает суперзвезду в ближнем кругу. Она будто бы дает подсмотреть за ней: вот ее ванная с косметикой Shiseido, вот плюшевый Пикачу на кровати, вот она объясняет физиотерапевту, почему игроки не подают вторую подачу тем же мячом, которым не попали первую («Ты суеверная?»), а вот глумится над сестрой, сбившейся с маршрута («Почему тут живешь ты, а куда ехать, знаю я?»). В эти моменты Осака не самая актуальная и востребованная спортсменка мира, а молодая девушка, рассказывающая о своем пути во взрослую жизнь.
Фильм снимался два года (из которых, правда, минимум четверть съел локдаун), и это были как раз те два года, за которые Осака стала великой – взяла четыре «Шлема» и вершину рейтинга, выросла в самую высокооплачиваемую женщину мирового спорта и борца за социальную справедливость.
Теннисный путь Осаки при этом показан довольно ненавязчиво, самыми крупными мазками (про скандал в финале US Open-2018 или ее равнение на Серену Уильямс, например, нет ни слова). Он укладывается буквально в несколько реплик и повторяющихся планов: маленькие Наоми и ее сестра Мари играют на общественных кортах, взрослая Наоми тренируется и выигрывает «Шлемы», а из-за кадра рассказывает, что с детства вела список карьерных целей («Главная – стать первой японкой-чемпионкой «Шлема»), и предполагает, что люди извне не в состоянии представить энергозатраты, необходимые, чтобы быть топ-теннисисткой.
Это, понятно, и есть идея фильма – показать человека за титулами и контрактами. Режиссер Гарретт Брэдли – документалистка-миллениал и первая черная женщина, взявшая режиссерский приз Сандэнса, – делает это деликатно и будто вкрадчиво: через рассеянный свет, мягкий фокус и приглушенные программные заявления Осаки, пафос которых снимает ее же тихая рефлексия: «Я играла в теннис для того, чтобы мама могла не работать; чтобы ей не нужно было брать дополнительные смены и спать в машине. Если бы я не начала побеждать, мы были бы банкротами», – говорит Осака, а потом камера заглядывает на день ее рождения в семейном кругу, где она вполголоса спрашивает маму: «Ты не думала, что к 22 годам я добьюсь большего? Или это приемлемо? Я понимаю, что в таких вещах нет графика, но все равно иногда переживаю, что я отстаю».
Осака вообще много переживает: о непонятных звуках в новом доме, куда переехала одна, о своей плохой японской грамматике, о том, что путь по подиуму, «когда все будут на меня смотреть», слишком длинный, о том, что не написала Кобе Брайанту после проигранного матча, «чтобы не выглядеть неудачницей», а теперь уже не напишет никогда.
Вылетев с Australian Open-2020, где защищала титул, она говорит, что ей обиднее всего за свою команду, которая вложила в нее столько сил, а она в самый ответственный момент не смогла сделать то, что от нее требовалось. Эти тревоги определяют Осаку даже больше, чем успехи или неудачи на корте: «Годами я приравнивала свои выступления своей человеческой ценности. Абсолютное большинство людей знает меня как теннисистку. Так кем я буду, если не буду хорошей теннисисткой?» – рассуждает она, будто предвосхищая сюжет о своих психологических проблемах, из-за которых уже после окончания съемок отказалась от участия в «Ролан Гаррос» и «Уимблдоне».
И тут неизбежно встает системный вопрос: когда герой фильма непосредственно участвует в его создании, насколько достоверен получившийся портрет? Насколько аутентично что-либо, что сделано и сказано, пока рядом работает камера?
Вирусный эпизод US Open-2019, когда Осака уговорила обыгранную ею Коко Гауфф дать совместное интервью на корте, – это был искренний жест или моделирование имиджа? Когда Осака в фильме убирает с центрального места в своей гостиной кубок Australian Open, чтобы поставить туда портрет, подаренный сестрой, – это то, что она хочет сделать, или то, что она хочет, чтобы попало в кадр?
Когда, наконец, год назад Осака громогласно стала послом BLM в теннисе, не было ли это введением нового сюжета в документалку? А в более широком смысле – когда ты становишься мультимиллионной корпорацией, сколько органического остается в твоем публичном образе?
Но «Наоми Осака» не тот жанр, который отвечает на эти вопросы. Как Бейонсе в Homecoming, Мишель Обама в Becoming и, конечно, Майкл Джордан в «Последнем танце», Осака рассказывает свою историю сама, ее версия единственная и не подвергается ни сомнению, ни даже анализу.
И хотя это значит, что мы видим только то, что она хочет нам показать, это не значит, что мы видим мало – все зависит от того, как смотреть. «Я прямолинейная, но не специально. Думаю, так получилось из-за того, что я была на домашнем обучении и почти ни с кем, кроме сестры, не общалась», – говорит, например, Осака вроде бы впроброс, но как раз в этот момент ее застенчивость, постоянные сомнения в собственной убедительности и стресс, который вызывают у нее публичные выступления, начинают звучать объемнее.
«Наоми Осака» идеально вписывается в глобальный тренд по гуманизации элитных спортсменов. Одни берут нарратив о себе в собственные руки с помощью соцсетей, другие – The Players’ Tribune, а третьи, как Наоми Осака – номинированного на «Оскар» режиссера. И если получившийся в итоге рассказ сбивчивый, фрагментарный и недосказанный – так, может, он такой, потому что она такая: молодая девушка, на которую обрушилась всемирная слава и которая в этой лавине ищет свой голос.
Ведь не каждая история – эпос. Некоторые – этюд.
Фото: скриншоты Netflix
