Четыре доллара за билет. Пролог «Книги Баскетбола» Билла Симмонса
Билл Симмонс объясняет, как лучшая игра в мире и баскетбольный Иисус ворвались в его жизнь и остались в ней навсегда.
Автор: Билл Симмонс.
Оригинал: Пролог «Книги баскетбола» (переиздание 2010-го года). Перевод выполнен не для коммерческого использования.
Летом 1973-го года, пока Америка наблюдала за ходом Уотергейтского скандала, мой отец разрывался между новым мотоциклом и сезонным абонементом на игры «Селтикс». Налоговый департамент только что вернул ему излишек выплаченного им подоходного налога в размере то ли 200 долларов (цифра, которую помнит мой отец), то ли 600 долларов (цифра, на которой настаивает моя мама). Их воспоминания сходятся лишь в одном: мама пригрозила бросить отца, если он потратит эти деньги на мотоцикл.
В то время мы снимали скромную квартирку в Марлборо, штат Массачусетс, всего в двадцати пяти минутах езды от Бостона, где отец заочно учился в саффолкской юридической школе, преподавал в колледже для девушек и работал барменом по ночам, дабы сводить концы с концами. И хотя та сумма, которую вернул нам налоговый департамент, могла бы помочь нам оплатить некоторые счета, отец в кои-то веки хотел приобрести что-то лично для себя. В конце концов, у него была трудная жизнь. Он всего лишь хотел купить мотоцикл.
Но когда мама зарубила эту идею на корню, он узнал, что всего за четыре доллара за матч он сможет приобрести сезонный абонемент на игры «Селтикс» на трибуне прямо за скамейкой, предназначенной для команды гостей. В наше время нельзя приобрести новый iPod меньше чем за сотню баксов, но в то время этих денег было достаточно, дабы провести целый сезон в «Бостон Гардене» в пяти рядах позади скамейки гостей и воочию видеть, как на макушке Карима появляется залысина (сразу предупреждаю, что эта шутка – одна из трех сотен, которыми я брошусь в Карима в этой книге просто потому, что он был нытиком).
Узнав о возможности приобрести сезонный абонемент, мой отец в тот же вечер сообщил об этом моей маме, и между ними состоялся примерно такой разговор:
Отец: Дорогая, у меня хорошие новости. Я купил сезонный абонемент на игры «Селтикс». Теперь я буду проводить тридцать пять ночей в году в «Гардене», и это не считая матчей плэйофф, так что тебе придется оставаться дома и приглядывать за Билли, потому что у нас нет денег на няню. Да, кстати, я потратил на эту покупку практически всю сумму, которую вернул нам налоговый департамент, но я просто не мог устоять – мне кажется, «кельты» могут выиграть титул в этом году!
Мама (после продолжительного молчания): Ты это серьезно?
Отец: Ну… Я бы, наверное, мог брать Билли с собой на некоторые матчи. Он мог бы сидеть у меня на коленях. Что думаешь?
Мама: Я думаю, что мы поторопились с нашим браком.
Если мама действительно это сказала, то она не ошиблась – мои родители развелись спустя пять лет. Сейчас мне кажется, что покупка мотоцикла просто ускорила бы разрыв и я бы лишился детства, проведенного в «Гардене» (мы будем называть «Бостон Гарден» просто «Гарденом», а «Мэдисон Сквер Гарден» назовем «МСГ». Почему? Потому что это моя книга). Если бы мама позволила отцу купить тот мотоцикл, он мог стать следующим Гэри Бьюзи; мы с отцом не стали бы свидетелями пяти чемпионских сезонов «кельтов»; мне было бы плевать на баскетбол; а вам не пришлось бы упрекать себя за потраченные на эту книгу деньги. Жизнь – странная штука.
Мы стали частью «кельтской культуры» в подходящий для этого момент: «Селтикс» как раз завершили сезон, в котором они одержали 68 побед в «регулярке» и довольно далеко забрались в плэйофф-1973, когда Джон Хавличек повредил плечо, выбираясь из-под заслона, и «Бостон» проиграл менее искушенной команде «Никс». Несмотря на утраченный шанс взять титул и на дико популярную команду «Бруинз», которые также проводили матчи в «Гардене», «Селтикс» стали местными любимчиками благодаря Хавличеку и новому MVP лиги Дэйву Коуэнсу, свирепому рыжему, чья игра находила такой отклик у фанатов, какого не было даже у Билла Расселла. После безуспешных попыток заполнить трибуны арены по ходу невероятной эпохи Расселла (одиннадцать чемпионских титулов за тринадцать лет с 1957-го по 1969-й), «кельты» вдруг стали популярны в городе, по-прежнему полном расистов (которые в полной мере проявили себя год спустя, когда было принято решение об активной интеграции учебных заведений Бостона. О глубоко посаженных семенах расизма можно было догадаться даже потому, как Реджи Смит и Джим Райс оставались единственными темнокожими игроками «Ред Сокс» на протяжении сорока лет, и это никого даже не волновало).
Была ли связана эта неожиданная популярность с тем фактом, что двое лучших игроков «Бостона» были белыми? Или с растущим числом фанатов из поколения «бэби-бума», таких как мой отец, которые в детстве наблюдали за командной и альтруистичной игрой «Селтикс» Ауэрбаха и «Никс» Хольцмана; за битвами между Чемберленом и Расселлом, которые сражались, подобно динозаврам, каждое божье воскресенье; за непрекращающейся победной поступью команды UCLA и волшебной игрой Маравича в составе LSU? Или это было связано с тем, что Коуэнс был более дружелюбен с фанатами, чем загадочный Расселл?
Скорее всего, тут были важны все факторы. Возможно, Бостон смог бы смириться с тем фактом, что его главный спортивный герой – афроамериканец (а таких в дальнейшем будет множество), но не с тем фактом, что этим героем был такой упрямый и сложный человек, как Билл Расселл. Он был мрачен и неразговорчив в присутствии журналистов, сохранял дистанцию и был неприветлив с фанатами, шокировал общественность стремлением к обсуждению проблем расизма, и отказывался смириться с ситуацией, возникшей вокруг него по причине цвета его кожи. Расселл лишь хотел быть хорошим партнером по команде и гордиться своей расой, никогда не считая себя послом игры или шоуменом. Ему просто не подходили эти роли – он хотел лишь играть в баскетбол, выигрывать, чтобы его уважали как игрока и как человека, и чтобы его просто оставили в покое. Даже когда Ауэрбах сделал его первым темнокожим тренером в истории профессионального спорта в 1966-м, Расселла не волновала вся историческая значимость ситуации – для него имело значение лишь то, что только он мог выполнить эту работу.
Спустя годы фанаты поймут, скольким они обязаны Расселлу, который своей игрой имел столько же значения для прав афроамериканцев, сколько и Мухаммед Али. Только спустя годы мы со смущением поймем всю абсурдность ситуации, в которой оказался Расселл, которого боготворили как игрока и унижали как человека. Только спустя годы мы поймем, что значила та холодная отстраненная манера поведения Расселла.
Наш первый с отцом сезон в качестве членов кельтской семьи оказался первым чемпионским для команды после эпохи Расселла. Однако мои воспоминания становятся отчетливыми лишь в следующем сезоне, когда мы с родителями переехали в Честнат Хилл всего в пятнадцати минутах езды от «Гардена», и мой отец стал приводить меня на арену гораздо чаще. Люди, сидевшие в той же части трибун, знали меня, как миниатюрную спортивную энциклопедию, лохматого ребенка, который любил кусать ногти, и чья жизнь вращалась вокруг профессиональных спортивных команд Бостона.
Перед каждой игрой обслуживающий персонал арены позволял мне стоять на краю площадки прямо за одним из щитов, где я имел возможность гоняться за убегающими мячами и бросать их обратно своим кумирам. Я помню себя стоящим там, у кромки паркета, жующим ногти и молящимся про себя о том, чтобы кто-нибудь из «кельтов» во время разминки промахнулся по корзине, и мяч прискакал бы ко мне, дав мне возможность вернуть его одному из своих любимых игроков. Вы даже не представляете, как волнительно это было – стоять там. Это было подобно тому, как если бы родители сорок раз в год возили бы меня в Диснейлэнд и мы катались на всех аттракционах без простаивания в очередях.
В конце концов я набрался достаточно храбрости и стал прогуливаться прямо у скамейки «Бостона», обмениваясь фразами со смеющимися тренерами команды, Томми Хейнсоном и Джоном Киллилеа. Однажды перед матчем плэйофф с «Буффало» репортер из «Herald American» сфотографировал меня, стоящим рядом с травмированным Джоном Хавличеком (который скрючился на костылях и был одет в синий костюм), и опубликовал эту фотографию в спортивной секции газеты на следующий же день.
Вы, наверняка, можете уже догадаться, что произошло со мной к тому моменту, когда мне исполнилось шесть – я считал себя полноправным членом «Бостон Селтикс». Это послужило причиной моему расовому кризису в первом классе (который я подробно описываю в своей книге о «Ред Сокс»), когда я дал сам себе мусульманское имя «Джабал Абдул-Симмонс». Я хотел играть за «кельтов», большинство игроков которых были темнокожими. Мой любимый спорт был спортом для черных, мой любимый игрок (Чарли Скотт) был черным, и даже мои любимые комедианты (Флип Уилсон, Джимми Уокер и Редд Фокс) были черными. Меня просто выводил из себя тот факт, что я был белым. Поэтому я заставил свою учительницу в первом классе называть меня «Джабал», подписывал этим именем свою домашнюю работу и тесты, и порой разукрашивал свою физиономию черными красками.
В то время «Селтикс»-1976 боролись за свой последний шанс на чемпионство. Карьеры Силаса и Хавличека уже шли к своему закату. Постаревший Дон Нельсон играл с выступающим пузом, которое делало его похожим на героя комедий 70-х. Все ключевые игроки (включая двух лучших в той команде – Джо Джо Уайт и Дэйв Коуэнс) уже прошли свой пик, и у нас не было молодежи на скамейке, которая могла бы привнести так не хватающую нам энергию, потому что Ауэрбах так нетипично для себя отказался от нескольких драфт-пиков. Однако казавшийся фаворитом той «постсезонки» «Голден Стэйт» развалился в седьмой игре финала Западной конференции из-за психанувшего Рика Бэрри, и в Финале на наше счастье оказался менее искушенный «Финикс».
Другим благоприятным для нас в тот сезон обстоятельством было то, что это был последний год перед слиянием НБА и АБА, и в лиге еще никогда не было так мало индивидуальных талантов со времен Джорджа Майкана. Состав «Бостона»-1976 был слишком стар и медлителен, дабы продолжать играть на высоком уровне после слияния лиг. Мы еще не знали, что у таких игроков, как Нельсон, было больше шансов на то, что они смогут сожрать и переварить щит с кольцом, чем на то, что они смогут удержать таких талантливых парней, как Ирвинг и Томпсон, которым предстояло влиться в НБА. Игра неотвратимо менялась, но никто тогда этого не знал.
После того, как «Бостон» и «Финикс» выиграли по две игры из первых четырех, пятый матч финальной серии-1976 начался в девять ночи для того, чтобы удовлетворить требования CBS – компании, обладавшей на тот момент телевизионными правами на показ матчей, которую не волновали нужды лиги и которая без раздумий показывала матчи в записи или заставляла сдвигать их на позднее время. Знаете, что произойдет, если перенести матч в Бостоне на поздний вечер в эпоху, когда почти любой мог позволить себе билет на арену? Вы забьете трибуны самыми отпетыми, оголтелыми и пьяными бостонскими фанатами. Получив четыре лишних часа на алкоголь и гулянки перед игрой, зрители превратили трехчасовой матч в вакханалию.
Я бы рассказал вам больше, но всю четвертую четверть, камбэк «Финикса» и два первых овертайма я проспал, растянувшись на коленях у отца и людей, сидевших по обе стороны от него. Мой отец до сих пор подтрунивает надо мной за это. В свою защиту хочу напомнить, что мне было всего шесть. В защиту отца хочу сказать, что я пропустил самый знаменитый матч в истории НБА.
Я очнулся за семь секунд до конца второго овертайма потому, что «Бостон» проигрывал очко и все болельщики (включая моего отца и тех, на чьих коленях я спал) вскочили со своих мест. Все еще толком не придя в себя, я увидел, как Хавличек получил мяч, пошел в проход, ведя своей нелюбимой левой рукой, каким-то чудом попал броском от щита, и спровоцировал самый страшный момент в моей жизни: тысячи сошедших с ума от радости фанатов рванули на паркет, перепрыгивая через друг друга. Это было похоже на тюремный бунт, и я наблюдал за ним в полудреме.
Остальное – уже история: судьи посчитали, что до конца матча оставалась еще секунда (за что на рефери Риччи Пауэрса накинулся пьяный фанат «Бостона»); «Санс» потребовали тайм-аут, которого не было в их распоряжении, и заработали технический; Джо Джо Уайт забил технический штрафной, доведя преимущество «Селтикс» до двух очков; «Финикс» ввел мяч от центральной линии и Гэр Херд забил бросок с разворота (мне в мои шесть лет показалось, что до корзины было аж пятьдесят футов), сравняв счет; «кельты» с трудом одержали победу в третьем овертайме благодаря игре в «клатче» Джо Джо Уайта и нашего запасного Глена МакДональда.
И хотя я проспал самые интересные моменты того матча, на следующий день Джабал Абдул-Симмонс превратился в самого популярного мальчика в школе – не только потому, что присутствовал на самом известном баскетбольном матче в истории, но и потому, что родители позволили мне не ложиться спать до полвторого ночи. Когда мы вернулись с отцом домой, мы были настолько взбудоражены увиденной игрой, что приготовили себе поесть и сели перед телевизором. Показывали недавно начавшийся сериал «Ангелы Чарли», и я отчетливо помню свои мысли на тот момент «Так вот что происходит, если не ложиться спать допоздна! Можно смотреть по телевизору наполовину голых женщин-детективов!». В ту ночь родился Симмонс-сова, дорогие друзья.
Билл Симмонс. 1985 год.
Спустя два дня в Финиксе «Бостон» завоевал свое тринадцатое чемпионство. В течении следующих двух лет команда стала одной из самых беспомощных в лиге, что, однако, было не так плохо для нашей семьи: из-за постоянных неудач интерес болельщиков к команде упал, и отец смог (хоть и с трудом) не только приобрести второй сезонный абонемент для меня, но наши места даже перенесли к центру площадки рядом с туннелем имени Нэнси Пэриш, через который игроки, тренеры и рефери выходили из подтрибунных помещений на паркет. Благодаря этому я провел свою юность, сидя в полуметре от выходящих на площадку игроков НБА, вытащив свою руку через решетку в надежде прикоснуться к ним. Из-за такой близости к туннелю меня можно увидеть и на телевизионных трансляциях эпохи Берда – уже в юности я был завсегдатаем ESPN Classic.
Мое место было на два ряда ниже места моего отца – он не смог достать нам два места рядом, и единственным вариантом было взять места намного выше. Естественно, мы не стали этого делать – во время тайм-аутов я просто пролазил под решеткой и стоял в туннеле, болтая с отцом. Что было еще лучше, так это то, что целая плеяда травмированных или завершивших карьеру игроков, а также известных журналистов собиралась в туннеле понаблюдать за матчем. Именно с этим связанно мое любимое юношеское воспоминание: травмированный Марвин Барнс стоял в полуметре от меня, одетый в длинное шерстяное пальто и облокотившись на решетку. Каждые пару минут, увидев грамотно выполнению«кельтами» комбинацию, мы обменивались с ним взглядами и он кивал мне с улыбкой, которую можно было перевести как «Да-да, маленький белый парнишка, я тебя понимаю». И так как я в те годы еще не преодолел свой расовый кризис, всю игру я с завистью любовался его пальто и молился, чтобы он меня усыновил. Этого, увы, не произошло, но между нами состоялся вот такой короткий обмен репликами:
Я (набравшись храбрости к четвертой четверти): Мистер Барнс, а когда вы вернетесь в строй?
Барнс (довольно дружелюбно и со своим афроамериканским акцентом): Пралфлыфвтямф, фдлваофдлоы ущджалфмфв фэраилыжоа, парень.
Барнс отыграл за команду лишь тридцать восемь матчей, но тот самый диалог еще больше сблизил меня с клубом и с еще большей горечью заставил переживать последовавшие затем события. О «кельтской гордости» пришлось позабыть. Нельсон и Хавличек завершили карьеры. Силас и Джо Джо были обменяны при странных обстоятельствах. Отчаявшийся Коуэнс потерял часть энтузиазма, который превращал его в особенного игрока. Хейнсон отправился реализовывать свой потенциал самого необъективного комментатора в истории спорта. Что еще хуже, Ауэрбах чуть было не ушел в «Никс» после того, как владелец «Селтикс» Джон Браун обменял три драфт-пика первого раунда на Боба МакАду без одобрения Реда. В старые добрые времена такие игроки, как Барнс и МакАду даже на пушечный выстрел не были бы подпущены к «Селтикс». Мы вдруг превратились в еще одну борющуюся с обстоятельствами команду в разваливающейся лиге, во франчайз, совершающий противоречивые действия в отчаянной попытке найти себя.
Затем, также неожиданно, все изменилось в лучшую сторону.
Ауэрбах сумел побороть Джона Брауна. Ему, кстати, изначально принадлежала команда «Брэйвс», которую он обменял на «Селтикс», включив в обмен семерых игроков и получив в довесок два драфт-пика (один из них был затем потрачен на Дэнни Эйнджа) и наличные. Получивший «Брэйвс» Ирв Левин перевез их в Сан Диего и переименовал в «Клипперс». Так что, если бы Джон Браун выжил из клуба Ауэрбаха, то он был бы ответственен за появление «Клипперс» на Западе и на Востоке. Но он проиграл борьбу за власть, Ред задрафтовал Лэрри Берда в 1978-м, и проявил достаточно мудрости, целый год ожидая, когда Берд закончит обучение в «Индиана Стэйт». И хотя команда была на полпути в ад, на горизонте появился потенциальный спаситель.
После продолжительных дебатов вокруг нового соглашения Берд подписал рекордный на тот момент пятилетний контракт на сумму в 3.25 миллиона долларов и одним махом превратил команду неудачников, выигравшую лишь 29 матчей в прошлой «регулярке», в крепкий орешек, одержавший 60 побед в первом для Лэрри регулярном чемпионате. «Селтикс» снова значили что-то в лиге. Лэрри Легенда завоюет три чемпионских титула, три награды MVP, поможет спасти НБА и станет самым популярным спортивным героем Бостона в истории. Как раз тогда я окончил школу, поступил в колледж и стал жить в Бостоне отдельно от родителей. К тому времени, как Берд завершил карьеру в 1992-м, моя жизнь только начиналась.
